Rami Meir — художник, сочетающий в своем искусстве мультикультурную проблематику. Часто мотивами его работ оказываются фрукты, одежда, пейзажи. Но художника интересует не столько эстетический вид этих объектов, сколько их культурное значение, переданное иногда в сюрреалистическом, иногда в экзистенциальном ключе. Об этом свидетельствует выбор композиций, в которых выделяется лирический герой, персонаж или объект. Экзистенциализм подкрепляется работами на библейские сюжеты (изображение райского сада, звезды Давида с библейскими персонажами).
Рами Меир, помимо живописи, интересуется песнями, афоризмами и притчами, то есть традицией живого слова, устной речью. Это проявляется и в его трактовке сюжетов. Каждая картина может быть понята как образ - визуальная часть какого-то сказа, легенды или притчи. С распадом СССР, в 90-ые годы в искусстве на первый план выходит особое соединение культур и техник. В то время как советский канон настаивал на живописи маслом, другие техники колониально были оттеснены с ярлыком «народное искусство». После «Перестройки» (в прямом и переносном смысле) сложившаяся иерархия художественных медиумов претерпела изменение. Искусство Рами Меира свидетельствует об этих процессах. Формально оставаясь живописью на холсте, его искусство сталкивает этот классический формат с наработками ювелирного дела, с традициями мелкомоторных творческих практик, которые часто оттеснялись или игнорировались официальным искусством. То есть, основная проблематика этих работ лежит на уровне соединения технологий и их культурных, постколониальных перипетий. В основе этих работ лежит открытый и изображенный шов, линия проблемного соединения официального формата искусства и попытка привнести в это искусство то, что было утрачено: связь с живой речью, с локальными традициями и ручными технологиями.
Особое место в этом отношении занимает серия «Горские евреи». По сути, она является использованием живописи в русле современной теории архива. В случае Меира — это устный архив, что еще интереснее. Работая с историческими документами, визуальными материалами и легендами, художник восстанавливает утраченную память, встраивает в большой мир искусства малые локальные группы. Будучи исследователем горских евреев, художник тем не менее не создает сухой документальный проект. Он подвешивает отношения между фактичностью и фикцией, сочиняя свои притчи, на основе традиций горских евреев. Как говорил один из теоретиков постколониализма Хоми Баба -— традиция должна не просто сохраняться и транслироваться, она должна быть «переведена». Этот перевод означает активное взаимодействие с разными культурами, критическое и творческое включение их языков в свои практики. В случае Меира - это именно практики, причем практики подобного "перевода" традиции, которая оказалась почти утраченной.
Работая совершенно в разных ипостасях, все же творчество этого художника отмечено интегральным единством. Это единство - не только тематическое, выраженное в особом философском, даже теологическом настрое, а в работе с фактурой. И в дереве, и в скульптуре, и в живописи его фактура становится однородной, единой стихией, куда погружаются разные образы и темы. Можно даже сказать, что подобная фактура, иногда доходящая до разительной детальности, являет собой визуальную преграду перед «смыслом» его искусства. Орнаментализм, детальность в этих работах напоминает некоторые кадры картин Параджанова. Или же иначе — сам смысл этого искусства неотделим от фактурности, от связки с кропотливой ручной работой.
Стоит отметить, что это воображение, сшивающее традиции, связано не только с прошлым, но и с современной актуальной визуальной культурой. Так, работы художника наполнены большим количеством крупных планов, клоуз-апов, что отсылает даже не столько к кинематографу, сколько даже к инстаграму. А его концептуализация 3D-мазка говорит о том, что ему важны эти технологии. Работа планов, слом перспективы - все это так же интенсифицирует работы, закладывает в них резкие движения, свойственные нашей ускоренной культуре. Так прыгает тигр на его полотне, надвигаются на зрителя гранатовые деревья, усыпанные плодами в картине «Гранатовый сад».
Однако, используя эти элементы в своем языке, Меир подчеркивает технологический и цифровой разрыв, симптоматичный и важный для современной глобальной культуры. Живопись уже утратила свои привилегии перед натиском цифровых образов. Поэтому «осовременивание» живописи через риторическое обращение к цифровым средствам становится чем-то вроде комплекса или компенсации. Эта компенсаторная логика видна и в том, что художник восстанавливает идею драгоценности, предъявляя нам живопись как объект нашего наслаждения. В цифровом мире, где почти каждый имеет доступ к перераспределению наслаждения, живопись оказывается устаревшим галерейным форматом. Однако, в ее «устарелости» скрывается новый, утопический потенциал. А именно — способность к замедлению, остановка цифровой спешки в переборе наслаждений. Когда мы попадаем в зал с живописью, пусть даже использующей цифровую риторику для самооправдания в этом мире, мы замедляемся, попадаем в далекое от нас сегодня медитативное состояние. Объектами этой медитации тем не менее являются странные гибриды — гибриды классической миниатюры и инстаграма.
Безусловно, у этой живописи коммерческие, галерейные основания, она не создана с учетом институционального развития, поэтому она направлена на удовлетворения индивидуальных эстетических запросов. Но работа и знание этих запросов делает эту живопись в том числе и документом, свидетельством определенных чаяний художника при столкновении с глобальными экономическими процессами. Это хорошо выражено в цвете работ — подобное соединение неоновых, иногда даже кислотных тонов с традиционной любовью к солнечному естественному колориту говорит об особом привлечении внимания в момент фактического столкновения с работами. Такая избыточность, яркость при в целом спокойных и медитативных сюжетах дает нам понимание того, как все сегодня вынуждено конкурировать друг с другом, становится ярче и ярче, будь то библейские мотивы или портреты людей.
Выводы: На эту живопись интересно смотреть с точки зрения современного глобального контекста, видя в ней не столько автономные объекты, сколько часть более сложной, нарративной, повествовательной и исследовательской практики художника. Главным в этом искусстве оказывается культурный шов или разрыв на стыке различных иерархий жанров и технологий. Особое внимание в этом разрыве уделяется традиционным техникам в их конфликте и соединении с цифровой культурой. Интересным является работа с архивом и памятью локальных групп, активное вовлечение в культурные традиции горских евреев. Однако сюрреалистическая и экзистенциальная рамка, декоративность этих работ все же оставляет их в русле галерейного проекта, обладающего своими плюсами и минусами.
